СТРАННОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
Нина Павлова, известный журналист, писатель, автор книги об убиенных монахах оптинских «Пасха красная», которая была написана на основе живых воспоминаний автора и очевидцев событий 1993 года. Книга выдержала шесть изданий, была переведена на многие языки и является одной из наиболее известных книг, изданных за последние годы в Церкви.
Однажды уехали мы с сыном на Великий пост в Псково-Печерский монастырь и сняли здесь комнату у вдовца-эстонца. Отношения с хозяином были чудесные. Смущало лишь вот что — на фронтоне дома, по прибалтийскому обычаю, красовался змей, а на барельефах резных кроватей, на вензелях буфета, на керамической посуде и даже на дверцах печи кокетливо изгибали хвосты те самые рогатые обитатели преисподней, которых в народе зовут нечистыми.
Интерьер в стиле ада, разумеется, не был новостью. В те советские времена мы ещё не ездили отдыхать в Турцию. Нашей Турцией была Прибалтика — страна почти заграничных свобод. И то, что в омуте свободы черти водятся, знал отлично любой отпускник.
Найти другое жильё не получалось, а сон в интерьере свободы пропал. Ну, каково это проснуться ночью и увидеть столько рогатых рож? И однажды, с трудом дождавшись рассвета, мы отправились за билетами на вокзал, отослав со знакомыми записку старцу, что, мол, вынуждены уезжать.
Ответ от старца пришел быстро. И едва мы вернулись с вокзала, как за нами приехал на машине будущий священник отец Игорь, а тогда ещё просто Игорь, и сказал, что батюшка благословил перевезти нас в его дом, а билеты велел сдать. Так мы поселились в доме Игоря, состоявшем из двух половин с отдельными входами. В меньшей половине жил Игорь с семьёй, а большую половину, состоявшую из двух просторных залов, хозяева предоставили нам, отказавшись взять хоть копейку. Это были именно залы, в которых бывший владелец дома — немец, говорят, устраивал «ассамблеи» и музыкальные вечера. Специально обращаю внимание на избыточные просторы дарованного нам жилья, ибо с ними-то и связана следующая история. Попросила я архимандрита Адриана, ещё игумена в ту пору, дать мне послушание, а старец с неожиданной горячностью сказал: «Вот тебе послушание на Великий пост — никого не пускай к себе. Христом Богом умоляю, умри, а не пускай!».
Не послушание, а недоразумение — хозяева к нам не заглядывали, и на постой не просился никто. Так, в блаженном уединении среди леса, проходил тот Великий пост. Дом Игоря был расположен в очень красивом месте — на опушке величественного соснового бора и уже за пределами Печор. Дальше шла речка, а через речку мост, за которым начиналась Эстония. Граница тогда существовала лишь на бумаге, и эстонцев забавляла чисто советская манера охранять эту мифическую границу, то есть, у моста стоял милиционер и лузгал семечки. Перед Пасхой к нему присоединились двое автоматчиков в камуфляже, и теперь они грызли семечки уже втроем. К шести вечера то ли семечки кончались, то ли рабочий день, но они садились в машину и уезжали.
К концу Великого поста уединение уже приелось, тем более, что за стеной у Игоря шла молодая и бурная православная жизнь. Приезжали с ночевкой паломники с Афона, из Петербурга и Киева, и молодёжь дискутировала о зилотах, об униатах, о… впрочем, о чём они дискутировали, не знаю. Меня туда не приглашали, и я тупо несла послушание собаки на сене, охраняя пустынные залы, куда не велено никого пускать.
К сожалению, это не преувеличение — о собаке на сене. Перед Страстной неделей в монастырь хлынул народ. У Игоря ночевало теперь столько паломников, что пол был буквально устлан матрасами, и от постоя свободен был лишь потолок. Более того, перед вербным воскресением знакомая учительница привезла к Игорю полкласса подвижников. То есть, очень подвижных детей, тут же влетевших на мою половину с жизнерадостным воплем:
— О, какие пампасы! Отцы, впишемся!
Подвижников Игорь выдворил на сеновал, благо, что жарко было по-летнему. А в ночь под Вербное воскресение ударил мороз, и у школьников волосы примерзли к сену. Игорь даже заглянул ко мне с вопросом: «Может, пустите деток погреться?» Но тут же решительно сказал: «Нет, нельзя, раз батюшка запретил».
На Вербное воскресение шел дождь со снегом, и из монастыря все вернулись озябшими. У Игоря загрипповали дети. Школьники кашляли. А я маялась от одиночества в жарко натопленных залах и кляла свое послушание собаки на сене: места полно, а никого не пускай? Бред! Нелепость! Театр абсурда! Душа уже пала и, уготовляя падение, искала лишь повода для него. И повод нашелся. Крайне смущенный Игорь привел ко мне чернявую женщину в куртке и двух промокших под дожем малышей, почему-то одетых не по погоде — в летние маечки и сандалики на босу ногу. Мальчику было где-то два годика, а девочке чуть больше, и она с трогательной заботливостью опекунши держала братика за руку.
Войдя в дом, детки перекрестились и молча стали возле икон — большеглазые, тихие, маленькие христиане с серебряными крестиками на груди. Не знаю, что особенного было в этих детях, но меня вдруг пронзила такая ошеломляющая любовь к ним, что я почти не слушала чернявую женщину и Игоря, наперебой говоривших каждый своё. Чернявая тараторила что-то про брата, который приедет за ними вечером на машине. А Игорь, начав с просьбы приютить ненадолго мать с малышами, поскольку из-за гриппа он не вправе взять их к себе, стал вдруг, отчаянно краснея, говорить о послушании с рассуждением. Да о чём тут рассуждать, недоумевала я, когда всё ясно? Малышей, конечно же, надо приютить, а главное, немедленно переодеть в сухое. Девочке дам свитер — сойдет за платье, а малыша укутаю в пушистое полотенце и сразу же под одеяло в постель. В мыслях я уже блаженно баюкала младенца, а душа вдруг похолодела от непонятной опасности — смерть где-то рядом, и голос батюшки Адриана кричал: «Умри, а не пускай!» Трудно поверить, но я умирала в тот миг — глаза застилала красная пелена, а дыхание пресеклось от удушья. Я хотела сказать чернявой: «Располагайтесь», но, задохнувшись, каркнула хрипло: «Вон отсюда! Немедленно вон!» Помню побледневшее лицо Игоря и голос школьника, сказавшего тихо: «Тётенька, но мы же христиане». Потом они молча вышли из комнаты.
За окном шёл дождь со снегом, и в окно было видно, как устало бредут по дороге беззащитные малыши. Девочка сняла с себя косынку, укрывая братика, а женщина в куртке шла под зонтом. Да каким же надо быть треклятым чудовищем, чтобы выгнать из дома озябших малышей? Всё свершилось страшно и странно, будто действовала вовсе не я.
Это, действительно, была не я. Этот молился о погибающих, похищенных детях старец Адриан, и рядом плакали навзрыд уже чёрные от горя родители. О похитителях было известно то немногое, что они уехали на машине с каким-то эстонским номером. И под видом бездельников, лузгающих семечки, их ждала у моста в Эстонию группа захвата. Преступники, действительно, примчались сюда, но, увидев остановленные для досмотра машины, незаметно скрылись, сговорившись так: похитительница с детьми пока спрячется в городе, а они будут ждать её в машине по ту сторону реки.
К сожалению, мне неизвестны детали преступления. Знаю только, что под видом богомолки с детьми преступница укрывалась сначала в гостеприимном доме. А на Вербное воскресенье к хозяйке дома пришла в гости паломница-литовка и, отозвав её на кухню, сказала: «Я знаю эту женщину. Она из литовского клуба ведьм, говорят, они похищают детей для жертвоприношения или ещё для чего. Давай проверим, это дети — её собственные или нет?» А услышавшая их разговор похитительница уже выскользнула из дома с детьми и укрылась теперь у Игоря. Из дома Игоря были видны, как на ладони, пост у реки и автомобиль за рекой. И помню, как чернявая гостья нервно поглядывала в ту сторону, дожидаясь сумерек, когда уйдут постовые. Ждать оставалось недолго. А потом все свершилось бы просто. Стоит махнуть с крыльца рукой, как вмиг подъедет машина и исчезнет вместе с детьми.
Позже мне рассказывали, что в ту страшную минуту, когда я выгоняла из дома детей, старец сказал родителям: «Скорей на дорогу в Эстонию!». Дальше было вот что. Преступница, раздраженно волоча за собой малышей, вышла на дорогу. А наперерез ей уже мчалась патрульная машина, из которой выскочили разом милиционеры с родителями. Мать с отцом плача бежали к детям, а милиционеры бросились к похитительнице.
Мне же в этой истории отводилась роль соучастницы преступления, спрятавшей по преслушанию похитительницу у себя. Если бы это случилось, дети были бы обречены. Но, видно, дошел до Неба слезный вопль родителей. А будущий священник, отец Игорь, сказал об этой истории просто: «Батюшка помолился».
Нина Павлова
Начала страницу с рассказа поразившего меня, я невольно ставила себя на место Нины и не могла себе ответить, как поступила бы я.
Мне, человеку, пришедшему к православию к 50 годам, было очень непросто вложить в себя само понятие - послушание.
Нет, я не была строптивой дочерью или ученицей, а затем сотрудницей, нет.
Просто я себе всегда оставляла выбор. Что-то не сказать матери, вроде из благих побуждений, оберегая от лишних тревог. Выбирала себе учебу, а затем и работу по душе, Не было в моей жизни "бунта", но и полного послушания не было тоже. Я на своих внутренних весах проверяла все свои действия.
Написала про отсутствие "бунта" и память услужливо напомнила: как я увела из музея В.И. Ленина наш 6 класс. Но для меня в тот момент все было логично, в этом музее мы уже были, интереснее сходить в другой. И для классного руководителя - учителя математики, у которой я "отпросилась", это тоже было логично. Потом, нам довольно долго объясняли, как мы с ней были неправы. И хотя на дворе был 1966 , а не 1937год, но лица "обличителей" не стираются у меня из памяти.
В Псково-Печерский монастырь я попала из послушания.
С осени 2004 г. я отдала документы на поездку в свои любимые Пюхтицы, уже зима, а группа все не набирается. Прихожу к отцу Андрею,
жалуюсь, а он спрашивает: "А в Печорах была - нет? Ну, вперед".
С Божьей помощью мы добрались до монастыря и растворились в нем. Всего год прошел, а кажется, что сто. Вот уже нет отца Иоанна Крестьянкина, а тогда я ходила по монастырю и мысленно вела беседу с ним. А в последний день к нам подошла местная матушка и повела помочь ей с уборкой снега. Это я теперь с глубокой благодарностью вспоминаю ее, а тогда - все было нереально. Зима и я с метлой, скребком, лопатой и с бесконечно меняющимися командами. Я уже была "начитанной" и знала, что в монастыре, главное слушаться, но как не давалось это на практике. Какое бесконечное терпение у матушки и какое "ослиное" упрямство у меня. Но она победила.
И я вымолвив наконец свою тайную мечту:"Скажите, а Иоанна Крестьянкина совсем нельзя увидеть", услышала, "Почему же, вон его келья в конце коридора ". При этом лицо у матушки было явно обескураженное, ей видимо казалось, что я совсем "тяжелый случай". Но повидаться со старцем меня все же не пустили, лишь имя обещали передать, но это стояние у его двери и разговоры с ним, пока я с метлой усмиряла свою гордыню останутся в моем сердце навсегда.
Наверх
На главную страницу
На карту сайта
